Интервью радиостанции «Немецкая волна»: терроризм — запоздавшее возмездие?
Корр. «Немецкой Волны». Западноевропейский терроризм — малопонятное, загадочное явление. Уже более двух десятилетий бьются западные социологи, политологи над его разгадкой. Но когда мы читаем прокламации и листовки западногерманских террористов, то узнаем в них дух и тон революционных прокламаций, которые были написаны 120–130 лет назад в России. Как вы думаете, можно говорить тут о каком-то сходстве?
Виктория Чаликова. Думаю, что, к сожалению, можно. Но разговор имеет смысл только в том случае, если постоянно помнить об условиях этого сходства. Хотя поколение русских террористов-революционеров, начиная от народовольцев и кончая эсерами, в самой теории мало чем отличалось от современного западноевропейского терроризма, психическая, социально-психологическая основа была иная. Это, казалось бы, не имеет особого значения, потому что касается лишь личной характеристики, личной судьбы, но на самом деле — существенно важно. Хотя большевизм теоретически отвергал метод индивидуального террора — именно на этом, казалось бы, строилась борьба его с народовольчеством, с эсерством, — впоследствии он сделал терроризм своей основной государственной политикой. И если говорить об этической стороне дела, тут сходство прямое, ибо большевизм ведет свою родословную прямо от нечаевщины, в то время как не все народовольчество, не все эсерство связано с Нечаевым. А вот Нечаев как учитель современных западноевропейских террористов, да и не только западноевропейских, — вещь бесспорная: все они пользовались «Катехизисом революционера».
«Н. В.» Аналогия также видна в том, что и западноевропейские террористы, и террористы времен Александра II боролись не против деспотического режима, который по-настоящему угнетает, а против либеральных систем. Неадекватность акций — вот что больше всего поражает. Вспомним: ни деспотически настроенный Николай I, ни Александр III, который был скорее государем с реакционными взглядами, не погибли от пуль или бомб террористов. Они умерли в своих постелях. А погиб как раз Александр II — самый либеральный царь в истории России. И то же самое — в западногерманском терроризме: он направлен против государства, которое принципиально отвергает насилие.
В. Ч. Тут надо сделать одно необходимое уточнение. Дело в том, что в русском революционном движении есть разные волны, и они приходятся на разные эпохи. Действительно, нравственное воображение поражает тот факт, что именно царь-освободитель был убит, а не кто-то иной. Точно так же, как мы не можем не думать о том, что на Сталина все-таки не было покушений.
Это так. Но надо оказать, что террор ведь не прекратился с приходом Александра III, продолжался он и при Николае II. То поколение, которое действовало уже при Александре III, сознавало все-таки этот строй как революционный — и он действительно был откатом.
Субъективно русские террористы — если не брать нечаевскую ветвь, которая была сознательно направлена на провоцирование ситуации, — как раз походили из того, что они это позволяют себе только потому, что живут в недемократичном обществе. Но дело в том, что представления современников о демократии относительны. Мы видели, что интеллектуалы из фракции Красной Армии, из красных бригад утверждали, что их демократия фальшивая, лицемерная, что это потребительский террор на самом деле, что это еще хуже, чем в России. Значит, теоретически: казалось бы, все различают демократию и недемократию. Но вот зыбкость границы: что считать демократией, а что — нет? Русские революционеры, народники, террористы, эсеры действительно искренне считали, что они борются с деспотическим государством.
«Н. В.» Я все-таки не совсем с вами согласен. Мне кажется, что если в чем и сходны эти явления — западноевропейский терроризм и террористические группировки в России эпохи Александра II, — так в том, что они действуют в абсолютном общественном вакууме. Они не в состоянии — в отличие от большевиков, эсеров — опираться на какие-то массовые движения; у них нет вообще никакой надежды на то, что народ, эксплуатируемые классы поднимутся против господствующего строя. Они живут в нафантазированном мире и пытаются разоблачить либеральное государство, в котором существуют, утверждая, что оно, в сущности, совершенно не либерально, что это фашистское или деспотическое государство. А своими акциями они хотят побудить это государство к тому, чтобы оно действительно себя вело как фашистское или как деспотическое. И поскольку это им не удается, они приходят в бешенство.
В. Ч. То, что вы говорите, для меня очень важно методологически. Я много работала с темой терроризма и думаю, что, помимо всех его типологий, которые на сегодня существуют: восточные, западные, древние, новейшие, самая все-таки важная — типология терроризма от меньшинства и терроризма от большинства. Это две разные вещи. Терроризм от меньшинства — вот то, что мы видим в Италии, в ФРГ, когда в благополучном в общем и свободном государстве благополучный и свободный человек, не обделенный ничем природой, имеющий все возможности для собственного развития и не видящий вокруг себя никакого ада, хотя, конечно, несправедливость, пороки в каждом обществе есть, вступает на путь не просто борьбы, а на путь истребления себе подобных и в конце концов самоубийства, так же как это было с некоторыми российскими интеллигентами-революционерами в 70-е годы прошлого века. Хотя, конечно, полной аналогии между той либерализующейся Россией и современным западным обществом провести нельзя.
«Н. В.» Конечно, никогда нельзя проводить полных аналогий. Однако когда мы говорим о Федеративной Германии и когда мы говорим о России эпохи Александра II, нельзя забывать, что есть еще одно сходство. Это государства, которые только что избавились от ужаснейшего строя: от крепостного режима, с одной стороны, и с другой — в Германии опыт третьего рейха, который был олицетворением ада. Я вижу в терроризме западногерманских фракций, революционных ячеек и в терроризме нигилистов-народовольцев 60-70-х годов прошлого века запоздавшую реакцию на деспотические, античеловечные режимы, которые не удалось уничтожить снизу. И вот эта запоздавшая реакция на тоталитарный или на крепостной режим приводят, как мне кажется, к таким патологическим явлениям, как терроризм.
В. Ч. Я хочу закончить свою мысль. Сказав о типологии, я привела только один тип, который назвала «терроризмом от меньшинства». Он и есть то, что вы называете запоздавшей реакцией на уже отмененный деспотический строй. Когда то, что не успело выплеснуться, выкрикнуться, выговориться, должно было наступить и в смягчившихся условиях наступило, такой терроризм особенно удивляет, возбуждает любопытство, давит на воображение, создает психологическую загадку. Об этом интересно писать — не случайно исторические романы пишутся как раз о таких людях, исследуют, почему, откуда и как. И все же он менее опасен на самом деле для общества и для истории, потому что менее отвлечен. В конце концов приходит момент отрезвления, когда люди, сочувствующие этим то ли сумасшедшим, то ли святым, начинают понимать; кого мы поддерживаем? Даже тот узкий круг западной интеллигенции, который сначала поддерживал и красные бригады, и фракцию Красной Армии. Что говорить? Среди них такие имена, как Моравиа и Бёлль. Ведь если бы не круг симпатизьенов, если бы не их деньги, паспорта, машины, квартиры, дачи, если бы вообще не уважение общества к этим страдальцам, к этим жертвенным натурам, они, горсточка, ничего не могли бы сделать. Но когда их разглядели и покинули, только тогда с ними можно было бороться. В России ведь тоже их общественность поддерживала. И даже люди, которые успели разочароваться в революционном насилии, такие, как Достоевский (помните, он признавался, что, если бы у него ночевал террорист, он понял бы разумом, что должен его выгнать, потому что это опасный для общества человек, но не смог бы так поступить душевно). А скольким рукоплескали, восхищались, забывая, конечно, о том, что чистейшие из них в общем-то оказывались палачами, потому что если даже бросали бомбу в какого-то там особо жестокого сатрапа, осколок попадал в мальчика-разносчика с корзинкой. Этот тип терроризма вспыхивает, уносит какие-то жизни, но он быстро осознается большинством общества как некоторое завихрение, как реакция, запоздавшая реакция кого-то с психическими отклонениями, или сверхчувствительных, или в чем-то ущемленных натур на уже прошедший пик деспотии и на начавшуюся либерализацию. Не случайно возникают три очага терроризма именно в тех государствах Европы, в которых был фашизм! Но гораздо опаснее тот терроризм, который чувствует за своей спиной поддержку масс, как бы отражает в себе их недовольство действительными пороками, действительным деспотизмом. Как метод, казалось бы, он дает эффект, приводит к свержению, тем не менее, его последствия могут быть очень страшными.
«Н. В.» Мы говорили о терроризме изолированного меньшинства как о патологии общества, как о возмездии за не вовремя преодоленный деспотический режим. Но как будет реагировать Россия на опыт небывалого в истории насилия, происходившего с 1917 года до смерти Сталина? Уже начиная с 60-х годов, когда появилось правозащитное движение, в центре его было отрицание насилия как такового, принципиальное отрицание. Для меня это своего рода чудо, что на почве самого — если не считать третьего рейха — террористического режима в истории нового времени появляется движение, которое принципиально отрицает насилие в борьбе…
В. Ч. Не позволяя поднять руку на другого, будем верить, что для нашей страны, для России, путь терроризма не повторится. Но в общем всегда боязно сглазить. Действительно, сейчас все заклинают друг друга от революционного насилия, даже наиболее крайние сегодняшние демократические партии говорят так: «Мы за полное свержение существующего строя, мы не верим в то, что этот строй может реформироваться, мы не верим в то, что нынешнее руководство способно измениться и т. д., но мы против насилия, мы против терроризма». Тем не менее, если говорить о нашей стране как о Евразии, сегодня у нас терроризм существует в основном в национальных регионах. И это действительно терроризм в полном смысле слова. С брошенными бомбами, подожженными автобусами; самый настоящий терроризм, который взяли на вооружение и движения, называющие себя национально-демократическими. И мы можем его рассматривать, и это делают некоторые, как возмездие, как запоздалую реакцию, как вырвавшуюся на свободу ярость, которая подавлялась десятилетиями. Но тут возникает вопрос: ведь геноциду, унижению подвергались все народы нашего многонационального государства, но терроризм мы имеем сегодня только в некоторых регионах. Поэтому рассматривать «терроризм меньшинства» исключительно как возмездие все-таки не совсем верно…
«Н. В.» Мне тоже кажется, что судьба многонациональной империи главным образом зависит все-таки от России, от того, кто победит в России — демократическое движение, которое, в сущности, является наследником правозащитного движения и отрицает насилие, или какие-то другие группировки.
Пожалуйста, выделите её мышкой
и нажмите Ctrl+Enter.
