Уже в четыре утра (или как сказать: ночи?) в открытую форточку врываются первые голоса птиц. А в пять за окном звучит такой радостный оркестр, что, если вслушаться, если, кроме «дирижерского» вороньего карканья, различать десятки других нежных и искренних щебетов, если, как в первый раз, удивиться (да откуда это в каменном мешке двора в самом центре Москвы?), праздничного ощущения хватит, наверное, на целый день. Но кто сегодня прислушивается к голосам птиц? Я их заметила, потому что, проснувшись, думала о Вике. Снова о Вике, которая никогда не возвратится в Москву, не услышит, не увидит, не обрадуется… А ведь так умела радоваться самому простому! Как пусто без нее!..
«Умерла на чужбине…» — сказано в некрологе. Виктория Чаликова — талантливый ученый-политолог, яркий публицист (широкому читателю она открылась только во времена гласности, когда можно стало ни словом не лгать), человек, близкий к Сахарову и по духу, и по общественной деятельности. Она умела оставаться в тени (даже когда становилась одним из организаторов многотысячных митингов в Лужниках или на Манежной), умела в политике все мерить человеческими мерками. Ее любили многие, о ней уже сказали и еще скажут массу хороших слов. Я чувствую необходимость рассказать всего лишь о последней встрече с нею там, на чужбине.
Вика уехала в октябре прошлого года, после двух безуспешных операций, когда от нее отказались московские врачи. Тогда, в больнице, она почти умирала, но тут ей напомнили, что для нее давно куплен билет в Амстердам, где на конгрессе по правам человека запланирован ее доклад. У нас на глазах произошло чудо. Истерзанная болями, почти недвижная, она вдруг встала, начала спокойно собираться… Как рассказывают Е. Г. Боннэр и Г. В. Старовойтова, доклад Вика прочла блестяще.
В одной из гамбургских клиник пообещали, что попробуют ее полечить. Не было денег на лечение, не было близких друзей в Германии. Была только надежда: если люди этой страны с такой отзывчивостью посылают в СССР гуманитарную помощь, то уж приютить у себя одну из тех, чьим духом двигалась перестройка, немцы, наверное, не откажутся.
Вика никогда ничего не умела для себя просить, вообще не умела заботиться о себе. «Жила для других» — звучит как штамп. Но это действительно было главным из множества ее талантов. Хрупкая, рассеянная, вся — не от мира сего, она становилась четкой, как натянутая струна, когда нужно было броситься кому-то на помощь, защитить, спасти. Сколько раз это происходило у меня на глазах — она спасала беженцев! Общественный комитет «Гражданское содействие» (помощи беженцам и вынужденным мигрантам), до сих пор работающий при «Литературной газете», потому и привлек в свои члены известных правозащитников, что они верили авторитету Чаликовой. Ее статья «Люди с содранной кожей», опубликованная в «ЛГ-Досье», — самое сильное, на мой взгляд, из сказанного нашей публицистикой о беженцах и о геноциде.
Итак, в конце марта, за два месяца до Викиной смерти, я приехала в Германию по делам, связанным с беженцами. Благодаря редактору немецкого «Континента» Корнелия Геротенмайер (она и Лев Копелев опекали Вику с первого дня) удалось добраться из Бонна в Гамбург — путь неблизкий. Вика сказала по телефону, что чувствует себя неплохо, что встретит на вокзале, но, как часто с нею в быту случалось, что-то перепутала, ждала совсем не там, и мне пришлось два часа простоять на ветреной платформе, высматривая ее в толпе шумного, непонятного вокзала. Это был сквозной неуют, горькая затерянность в чужом мире: да есть ли тут наша Вика? Кому она тут нужна?
«Все хорошо! Такие люди замечательные!» Она сразу повела меня знакомиться с супругами Функ, в их доме на окраине Гамбурга Вика прожила последние три месяца вместе с приехавшими к ней из Москвы дочерью и внуком. Супруги Функ — пенсионеры скромного достатка, любят музыку, увлекаются йогой. Взяв к себе семью Вики, они говорили, что это им ничего не стоит — все равно посылали бы в нашу страну посылки. А перед этим Вика жила у известного русского скрипача Марка Лубоцкого, у профессора славистики Вольфа Шмида и еще у кого-то…
Рассказывала, что ее приглашают и другие — это хорошо, можно не обременять людей подолгу. Врачи предлагают операцию, «это было бы так здорово!» «Это было бы…» Она прекрасно понимала безнадежность, но ни слова об этом. Не знаю, как удавалось ей, скитаясь по чужим углам, скрывать свою нестерпимую боль. Как могла она за какие-то две недели до смерти поехать в Кёльн и выступить там по «Немецкой волне», потом прочесть в институте доклад о тоталитаризме (опять — с блеском), а вечером, придя к Копелеву, потеряла сознание… Вижу только одно объяснение (и в памяти всплывает множество доказующих деталей): сознавая, что умирает, она слишком хотела жить, и эта доминанта перебивала все остальные, даже боль.
Целый вечер мы бродили по городу, ходили в Гамбургский порт, дочь Вики волновалась: «Ты не устала, мама?» Оказывается, они в первый раз выбрались на столь долгую прогулку. Ради меня, конечно. Вика осталась верна своей страсти — дарить… Самое дорогое, что она мне на прощанье подарила, — это свое истовое желание вернуться, свою уверенность, что «уже скоро все у нас сдвинется к здравому смыслу». Откуда она это знает? Ведь все хуже и хуже… Только внукам нашим, может быть, повезет… «Странно, — тихо улыбнулась она, — будто нашим внукам лучше переселиться на все чужое, готовое… Конечно, будет трудно, очень трудно. Но, знаешь, мы так запугали себя бытовыми невзгодами, что забыли: ведь будет же, несмотря ни на что, жизнь! Другая. Не на коленях. Это так интересно — в ней участвовать…»
Не успела… А дома ее провожала бы вся «Московская трибуна», для которой Чаликова была эталоном бескорыстия и нравственной чуткости, провожали бы «Мемориал» и многие из движения «Демократическая Россия». Не успела вернуться… Но вот, оказывается, и там, на чужбине, все прошло по-человечески, по-божески. Присутствовавшая на похоронах Мариэтта Чудакова пишет из Германии:
«…До последней минуты с Викой был отец Бенедикт, священник православной церкви Гамбурга… Немецким друзьям Вики пришлось преодолеть немало формальностей, и похороны состоялись только на десятый день. В 10 утра 28 мая началось отпевание, в час дня на огромном, втором по величине в мире после Нью-Йоркского Ольсдорфском кладбище восемь могильщиков в черных средневековых мантиях провезли катафалк к могиле. Земля, привезенная с московского кладбища российским депутатом Л. Б. Волковым, смешалась с древними пластами германской земли…»
А дочь рассказывает, что перед смертью она просила: «Передай, что я всех очень люблю».
Спасибо, Вика! Ты, как всегда, права: грех нам, не начавшим, по сути, жить (до сих пор только ждем жизни и боремся), отдаваться отчаянию, стыдно бежать от самих себя (да ведь и некуда). А жизнь и любовь все-таки не кончаются. Разве напрасно по утрам в Москве так радостно поют птицы?