Послесловие к книге «Утопия рождается из утопии»

Прочитав книгу Виктории Чаликовой «Утопия рождается из утопии», хочется повторить вслед за В. Набоковым: «Свобода духа! Все дыхание человечества в этом сочетании слов».

И действительно, какая свобода духа в каждой странице этой книги. А ведь В. Чаликова родилась и жила в стране с самым жестоким тоталитарным режимом нашего века, особенно безжалостно уничтожавшим малейшее проявление свободы духа.

В чем же дело?

Случайность? Вряд ли. Ведь в это же время и в этой стране жил и боролся Сахаров, который, кстати сказать, знал и высоко ценил Чаликову, жил и ряд других замечательных людей, объединяющим и самым важным качеством которых была именно свобода духа. Есть ли ответ на этот вопрос?

Сама Чаликова в статье «Великий еретик», посвященной памяти А. Д. Сахарова[1], отвечает на этот вопрос так: «Ведь одна из древнейших ересей в христианстве — непризнание онтологии зла. Расшифровывается это приблизительно так. Злых людей и злых дел в мире сколько угодно — больше, пожалуй, чем добрых. Но у зла нет того вечного и бесконечного источника, который есть у добра. Есть Бог, но нет Дьявола». И еще: «…ересь о первичности добра живет как молодой хрупкий побег, как истина завтрашнего дня».

Но откуда появились именно в стране торжествующего, казалось бы, зла такие люди, как Сахаров, Чаликова и другие, каждый со своей ярко выраженной индивидуальностью? Какая сила защищала их от уничтожения, какая почва породила?

Ответы на эти и многие другие вопросы читатель, я надеюсь, уже получил на страницах этой книги.

Книга имеет подзаголовок «Эссе разных лет», что в полной мере соответствует содержанию, однако не мешает быть единым произведением, объединенным общей темой, методикой исследования и т. п. Чаликова давно занялась изучением различных утопических сочинений, как отечественных, так и зарубежных. Она осуществила издание серии выпусков «Социокультурные утопии XX века». В этих сборниках специалисты знакомили читателей с трудами наиболее выдающихся утопистов нашего столетия и высказывали свои собственные мысли о путях социального устройства и развития человечества, по большей части совершенно не совпадавшие с официальными, принятыми в СССР точками зрения. Всего вышло в «полусвет» шесть таких сборников — в 1975, 1979, 1985–1988 годах. Почему возник такой двусмысленный термин «полусвет»? Да потому, что сборники эти предназначались только для правящей в СССР партократии, для ее собственных идеологов, чтобы, так сказать, расширить их интеллектуальные горизонты. Печатались сборники только в нескольких десятках экземпляров, каждый из которых был пронумерован, снабжен грифом «для служебного пользования» и рассылался по высочайше разрешенному списку. Другое дело, что статьи из этих сборников ксерокопировались, что в списки для их получения Чаликова умудрялась вставить фамилии ряда своих друзей, в том числе и автора этих строк.

Интересно понять, почему Чаликова занялась исследованием социальных утопий. Частично на этот вопрос отвечает она сама в послесловии к книге М. Элиаде «Космос и история» (Москва, 1987): «Когда-то человеку трудно было представить себе жизнь в доисторическом прошлом. Сейчас самое трудное представить себе жизнь в будущем, саму возможность жизни „после истории“. Как летопись борьбы за существование история исчерпала себя с появлением перспективы всеобщей смерти. А между тем не иссякла жажда жизни и, стало быть, идея жизни.

В поиске этой новой идеи мы и обращаемся к творческой, альтернативной фантазии наших выдающихся современников» (стр. 281).

Основными объектами исследования Чаликова избрала утопические труды американского антрополога Маргарет Мид, произведения Д. Оруэлла, А. Платонова, Е. Замятина, хотя в книге разбирается творчество и других великих утопистов, живших в разные исторические эпохи и в разных странах.

Список произведений утопического жанра русских писателей, имеющийся в книге, я бы дополнил блистательной антиутопией В. Набокова «Приглашение на казнь» и поразительной по предчувствию беды дистопией В. Войновича «2020 год», а так же повестью В. Тендрякова о том, как осуществилась утопия Фомы Кампанеллы и к каким ужасным последствиям это привело. Последний тезис — об ужасе сбывшейся утопии, кстати сказать, анализируется в книге. Есть в ней и ссылка на В. Тендрякова, но не на его антиутопию.

Кроме предисловия, в котором автор определяет предмет и методику исследования, четырех глав, посвященных Мид, Оруэллу, Платонову и Замятину, в книге есть еще пять глав. Они содержат дефиниции различных видов утопий.

Именно в этих главах представляется очень важным определение ряда уже, казалось бы, и так хорошо знакомых понятий. Например, когда Чаликова объясняет разницу между утопистом и революционером: утопист, продумывая свой проект, стремился представить себе, когда и как он реализуется. Отсюда и рождалось чувство ответственности. Революционер же (как убедительно показала наша «перестройка» — скажем от себя) видел свою главную задачу в том, чтобы заклеймить и разрушить настоящее, а от вопросов о будущем раздраженно отмахивался, как это делал К. Маркс, называя такие вопросы пустыми.

Полагаю, что некоторые другие утверждения автора нуждаются в уточнении. Возьмем хотя бы цитату из Беранже (правда, не названного): «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой». Это как бы определяет путь, предложенный утопистами XIX века. Но мысль поэта полностью звучит так: «Господа! Если к правде святой мир дороги найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой». Так что «сон золотой» окажется необходим только в том случае, если человечество не найдет пути к «святой правде» — это путь вынужденный. Да и утописты XIX века не раз пытались осуществить свои идеи на практике, о чем упоминает и сама Чаликова, и это вовсе не было «сном золотым». Впрочем, в конечном итоге, жизнеспособными оказались только израильские киббуцы и некоторые коммуны в разных странах, и европейские антропософские школы.

Практика же показала, к каким ужасающим последствиям приводят попытки осуществления утопий в широких масштабах от идеи «Тысячелетнего Рейха» до построения коммунистического общества — «светлого будущего всего человечества». «Утопия хороша как остров, но страшна как архипелаг». Если под островом мы будем подразумевать израильские киббуцы, с такой теплотой описанные в книге, а под архипелагом — страны с тоталитарными «социалистическими» режимами, то прекрасный афоризм Чаликовой станет еще нагляднее. Возможно, что именно эти «архипелаги» привели к тому, что расхожим, так сказать, обывательским, стало представление об утопии как о несбыточной фантазии, обещанной, но недостижимой цели построения рая на земле, лишь вводящей в заблуждение и сеющей напрасные иллюзии. Полагаю, что именно этим руководствовались два таких выдающихся историка как М. Геллер и А. Некрич, когда назвали свою книгу по истории СССР «Утопия у власти».

В целом очень четкая научная дефиниция утопии, данная Чаликовой, содержит, с моей точки зрения, все же одну неопределенность: трудно провести грань между «подробным и последовательным» описанием утопического общества и менее подробным и последовательным.

Не совсем удачна и такая фраза: «Утопическая мысль на Западе была разнообразна и независима, как в Англии и США, странах, не знавших тоталитарных режимов, так и в Германии, Италии, Испании, прошедших через различные формы фашистских диктатур, но не столь долгих и опустошительных для своих стран, как диктатура Сталина».

Здесь требуется ряд уточнений. Во-первых, очень сомнительно, что режим, установленный Франко в Испании, может быть назван фашистским (хотя это и неоднократно делалось, особенно в советской печати). Далеко не только временем существования (хотя правление Франко было достаточно долгим) и степенью опустошительности отличались франкистский и сталинский режимы. Общими для них были, пожалуй, лишь воинские звания глав государств — «генералиссимусы». Во-вторых, режимы фашистской Италии и нацистской Германии также весьма сильно отличались друг от друга и не только степенью свирепости. В-третьих, и это самое главное, при советском режиме все средства производства и почти все средства распределения были узурпированы государством (что полностью соответствовало «научной» утопии Маркса), т. е. коммунистической верхушкой. Следовательно, любой гражданин СССР находился не только в полном политическом и социальном, но и в экономическом подчинении у государства, чего не было ни в одной из этих стран.

Все эти мелкие замечания не меняют высокой оценки сути исследования, предложенного Чаликовой. Сопоставляя утопии со сказкой, мифами, научной фантастикой, сатирой, пародиями и т. п., автор высвечивает различные грани и виды утопий, прослеживает их истоки на Востоке и Западе, а также самостоятельную «третью позицию» утопического мышления и литературы, доказывая, что «будучи формой рационализации существования человека, освобождая его от страха смерти, от власти истории, утопия не имеет никакого первоисточника, кроме самой себя». Утопия рождает утопию. Власть утопии — это власть символа над человеческой жизнью.

Что же касается собственно утопии, то Чаликова определяет ее как философию идеала и повторяет вслед за Э. Беллами: утопия «…не дом для реальных людей, а воздушный замок для идеального человечества. Именно в таком качестве она и имеет право на существование, т. е. сознательно не практична». Очень сильные страницы в книге посвящены драматизму и опасностям, связанным со сколько-нибудь широкомасштабными попытками реализации утопий.

Особое внимание уделяет автор вопросу об антиисторизме утопий: «Когда прежнее исчезнет и не будет больше времени». Здесь утопия, как ни странно, вплотную смыкается с сатирой. В подтверждение этого можно привести такой пример: в вольной инсценировке «Города Глупова» Салтыкова-Щедрина, сделанной Е. Замятиным и увидевшей свет только совсем недавно (журнал «Странник» № 1, Москва, 1991, с. 26), «Князь исторический» Угрюм-Бурчеев приказывает: «Ни прошлого, ни будущего нет. Летоисчисление упразднить».

Вполне обоснован вывод автора о том, что, приобретая антиутопические черты, роман (добавим от себя: и не только он) становится опасным жанром для тоталитарной утопии, находящейся у власти. Характерна в этом отношении и судьба только что процитированного произведения Замятина. Не случайно, что сами создатели утопий, начиная с Платона, в большинстве своем видят в искусстве и поэзии занятия никчемные и даже вредные, одурманивающие человечество. Особенно это относится к антиутопиям, высмеивающим саму идею совершенства и миф о будущем рае, и сам этот рай, как враждебный личности.

Рассматривая утопическое творчество на всех его уровнях, литературно-теоретическом, народном и официальном, и во всех его формах: урбанизм, как средство возвысить человеческую жизнь, практопию, как «критическую футурологию», противопоставляющую свою открытость и плюрализм статичности и глубокому фанатизму старой утопии, и, наконец, конфликтные отношения между исторически меняющимися общественными идеалами, политикой и стабильностью, метаисторичностью утопии — Чаликова приходит к вполне закономерным выводам: неугомонно ищущий скептический дух науки подрывает стабильность утопии, а упорядоченность и строгость контроля в утопическом обществе угрожает свободе научного исследования. В утопии — политика совершенный механизм, который установлен раз и навсегда. Мысль автора о том, что изложение почти всех новых утопических программ начинается с провозглашения «конца утопии», увы, подтверждается на горьком опыте истории СССР последних лет. «Разувериться в возможности добра и счастья не значит избавиться от иллюзий. Наоборот — это значит обрести клубок новых», — пишет Чаликова.

Используя слова одного из героев Замятина «Наш долг заставить их быть счастливыми», Чаликова раскрывает кровавую практику фанатиков «математически безошибочного счастья» на своей родине, где это только маскировочный костюм для властолюбивых злодеев, практика которых стоила столько миллионов загубленных жизней. Это все логически вытекает из принципов «Единого государства», описанного в «Мы». Анализируя провидческую фантазию Замятина, Чаликова восклицает: «Однако, добавим мы, стену, разделяющую наглухо один город, не мог вообразить даже Замятин».

А вот художественный образ, созданный Платоновым в «Котловане», когда кулаков сгоняют на плот и отправляют по реке, обрекая на гибель в ледяной воде, символизирует всю нашу эпоху. Это было жуткой реальностью в Сибири в отношении раскулаченных спецпереселенцев.

Оруэлл отмечал у Замятина «гениальное интуитивное постижение иррациональной природы тоталитаризма». Но противопоставляя этому рациональное мышление, нельзя забывать о нравственном начале, иначе, что прекрасно показано Замятиным, это оружие может обернуться против человека.

Говоря об удивительном пророческом даре Замятина, Чаликова цитирует В. Лакшина, утверждавшего, что описанная в «Мы» победа над голодом ценой голодной смерти части населения осуществилась во время голода на Украине в 1932–1933 годах. Лакшин допускает здесь сразу две неточности: во-первых, искусственный голод на Украине не был вызван необходимостью спасения таким образом другой части населения — зерно отправляли за границу; во-вторых, Замятин, живя в России, не мог не знать, что т. н. «продразверстка», когда вооруженные отряды отбирали у крестьян все зерно и продовольствие, обрекала их на голодную смерть с 1918 по 1921 годы.

Чаликова как раз и показывает, что драма Замятина была укоренена в политической и нравственной природе раннего советского общества.

«Крик еретика, — пишет она, — голос истины, которая завтра откроется всем, но сегодня может быть провозглашена только ценой жизни».

Именно к таким еретикам принадлежала и сама Виктория Чаликова. Об этом свидетельствуют и эта книга, и вся ее жизнь, истины, за которые она боролась, и цена, которую она за это заплатила.

Она не успела полностью ни отредактировать, ни вычитать книгу. Эту работу проделали ее дочь и ее друзья — Галина Чаликова, Инна Рековская и Марианна Рошаль.

Некоторое отношение к созданию книги имел и автор этих строк. На протяжении многих лет я настаивал на том, чтобы Вика защитила докторскую диссертацию (она стала кандидатом философских наук в хрущевские времена), что существенно увеличило бы ее зарплату. Но Вика, сосредоточенная, очень энергичная, настойчивая, инициативная, когда нужно было помогать людям, сразу становилась рассеянной и вялой, если нужно было что-то сделать для нее самой. Она лениво отнекивалась: «Разве вы не знаете, что в наше время порядочный человек не может защищать докторскую диссертацию по философии?» Я вынужден был замолкать. Но вот наступили новые времена, и я стал резко настаивать на своем. Вика написала книгу, которая и должны была стать ее докторской диссертацией, но защитить ее не успела, даже не увидела ее изданной…

…Семью ее преследовал страшный рок. Почти за двадцать лет до ее рождения (она родилась 23 июля 1935 года) в Стамбуле был зверски казнен ее дед — высокочтимый Арутюн Шарикян. Когда Вике было два года — в 1937 году НКВД арестовал и уничтожил ее отца — Атома Шарикяна. Вскоре от тяжелой болезни умерла и мать. В сталинских застенках погиб муж тети, воспитывавшей Вику и ее сестру. Муж Вики погиб в автомобильной катастрофе. Несколько лет назад при загадочных обстоятельствах был убит 28-летний обаятельный, умный муж дочери — Федя. Не раз тяжелейшие болезни атаковали и саму Вику. Но она выстаивала, хотя меньше всего думала о себе. Вика была горячо любима друзьями и вообще всеми, кому сделала добро, а таких были тысячи.

Неотразимо красивая, блестяще образованная, с искрометным и глубоким умом, неисчерпаемой добротой, чуткостью, трогательно сочетавшая в себе мудрость и простодушие, поразительную доверчивость и проницательность, она привлекала к себе сердца людей. До поры с ее деятельностью был знаком относительно узкий круг людей. Но вот положение изменилось. Наряду с другими демократы, сторонники правды и добра, также получили возможность устно и печатно излагать свои взгляды. Для Чаликовой это был период бурного взлета — от публикаций различного жанра: социологических, политологических и иных научных статей, очерков, памфлетов, публиковавшихся в самых уважаемых отечественных и зарубежных изданиях, до участия во всесоюзных и зарубежных конгрессах и конференциях, выступлений по радио и телевидению, на многочисленных собраниях и митингах, и огромной реальной помощи тысячам беженцев, сопредседательством в клубе столичной интеллигенции «Московская трибуна» и т. д.

В короткий срок публикации и другая работа Чаликовой получили мировую известность, а она сама заслужила любовь и благодарность еще большего, чем прежде, количества людей.

В одной из статей, посвященных ее памяти, я писал: «Имени ее трепетали нечестивцы». Это может показаться странным по отношению к такой хрупкой, неизменно деликатной, глубоко интеллигентной женщине, но это было именно так. Перед ее бесстрашием, умением точно обнажить смысл, перед ее безукоризненной логикой равно пасовали и циничные демагоги, увешанные правительственными регалиями и увенчанные пышными званиями, и спецназовские головорезы, и дикие «молодцы» из оцепления и многие другие нечестивцы.

…В августе 1990 года в Пятой московской городской больнице, куда Вика была отправлена на «скорой помощи» и где находилась в ужасающих условиях, ей сделали операцию — оказался рак со многими метастазами. Повторная операция в больнице Академии Наук, куда она была переведена хлопотами друзей, ничего не дала. Было решено отправить ее на лечение в Германию, где и техническое оснащение, и фармакопея неизмеримо выше, чем в СССР. Однако это ее не спасло. А Чаликова, пользуясь малейшими промежутками между ужасными болями, писала и публиковала статьи, выступала на радио и различных конференциях, например, в Амстердаме, ухаживала за приехавшим к ней вместе с дочерью своим маленьким внуком Илюшей.

18 мая 1991 года в Гамбурге Виктория Чаликова умерла.

Некрологи и воспоминания о ней были напечатаны в «Независимой газете», в «Демократической России», «Русской мысли», «Литературной газете», «Огоньке» и других советских и западных газетах и журналах…

…Я держу в руках три письма Вики из Гамбурга, последнее — незадолго до смерти. Эти письма рвут сердце, хотя в них ни слова нет о тех диких болях, которые она испытывала. Она пишет о внуке, о дочери, о России, о мире.

Вот отрывок из последнего письма: «Жизнь в стране (России — Г. Ф.) катится стремительно вниз во всех отношениях… и тем более странно и страшно быть вдали и так за всех волноваться».

Еще ждет публикации записанное на видеопленку сорокаминутное провидческое интервью, которое она дала в апреле 1991 года гамбургским и петербургским студентам, и ряд других ее работ.

Болезнь В. Чаликовой была такой свирепой, а гибель такой стремительной, гибель подстреленной на лету птицы, что она многое не успела из того, что хотела, могла и даже должна была сделать.

Будем благодарить Бога за то, что она жила на свете, и за то, что она все же сделала.